Право, Траблшутинг | Олег Брагинский, Алишер Захидов
Основатель «Школы траблшутеров» Олег Брагинский и адвокат Алишер Захидов рассказывают, как заступились за пожилую женщину, решившую вернуть собственное жильё.
Сколько их осталось… триста? Может быть, пятьсот … в живых? Анна Ивановна Грошева, 87 лет к моменту нашей встречи. Статус: несовершеннолетний узник фашизма. Угнана с оккупированных земель на территорию фашистской Германии в самый разгар Великой Отечественной войны.
Услышав рассказ и подержав обветшавшее удостоверение, с первого раза запомнили и никогда не забудем эту женщину. Буднично повествовала, как маленькой девочкой полтора года жила на чужбине в коровнике, спала на жёсткой соломе, вкалывала на хозяина за крынку молока в день.
Когда всё закончилось, вернулась на Родину. Полуразрушенную, голодную, обозлённую. Работала в колхозе, занималась тяжёлым физическим трудом, перебивалась на торфяниках, похоронила мужа и двоих сыновей. На старости лет получила квартиру от государства, сделала уютный ремонт.
Как и все пожилые люди, жила добрым распахнутым сердцем: всё, о чём мечтала – внимание и забота близких людей. Из родных осталась племянница: именно с её матерью дружила больше, чем со всеми остальными родственниками и которой 15 лет назад надумала передать квартиру.
В её понимании продать, подарить, оставить в наследство, – всё едино и неважно: не понимала разницы юридического смысла этих близких слов. Хотела, чтобы на старости лет племянница – дочка сестры, заботилась о ней и ухаживала. Чтобы было с кем поговорить: с родной душой.
Годы шли, племянница выросла, превратилась во взрослую семейную женщину, воспитывавшую двух чудных детей. Стала холодна: «Приедет в гости, посидит, чай попьёт и уедет», – жаловалась и горевала Анна Ивановна, – «Никакой помощи и заботы совсем нет! Зачем тогда проведывать?».
Обиды скопились, женщина решила квартиру вернуть. Прошло 15 лет с момента подписания договора купли-продажи жилья и регистрации в департаменте городского имущества. Племянница не беспокоила, не выгоняла, не оскорбляла, условий не выдвигала. Просто общались всё реже.
Мы понимали, что по прошествии настолько длительного срока расторгнуть контракт будет крайне непросто. Тем более что речь шла не о посторонних людях, а близких родственниках. Факты злонамеренности недобросовестного поведения отсутствовали, и на них упор было сделать нельзя.
Выявили основание: недоплата 900’000 тысяч рублей по договору. На что Анна Ивановна простодушно сказала: «Сама просила не платить эти деньги, хотела только заботы и внимания».
Чтобы не погружаться в семейные ссоры, скажу, чем интересно было это дело. Тем, что встретились с таким человеком. И тем, какой выбор сделали к её пользе.
Несмотря на сложный характер, мы понимали обиды, говорили с родственниками, племянницей и просили быть внимательнее, приезжать чаще, предлагать помощь, говорить с пожилым человеком. Потом всё повторялось заново, а мы гадали: применит ли судья сроки исковой давности.
Казалось, что да: человек пожилой, малограмотный. Говорить Анна Ивановна не умела. На суде плакала, задыхалась, волновалась. Не могла сказать по делу, выдавала сплошные эмоции. Как и любой пожилой человек, постоянно вспоминала неурядицы со всеми соседями и знакомыми.
С тревогой наблюдали, как вокруг вертелись беженки с Донбасса. Подходили и спрашивали, когда мы, наконец, вернём квартиру… бабушке. Хотели корыстно войти в доверие и завладеть квартирой.
Мы могли бы судиться до бесконечности, предъявляя иски то по одному основанию, то по-другому. Но, видя происходящее, твёрдо вознамерились отбить квартиру, чтобы не оставлять жильё «родственной массе». Тем временем бабушкой руководили эмоции и точно не здравый смысл.
Первая инстанция отказала в исковых требованиях, пошли в апелляцию. Позиция защиты всегда строится на двух принципах: не навреди и действуй к пользе доверителя. Мы рассуждали: отыграем квартиру – достанется посторонним людям совершенно даром, а мы окажем медвежью услугу.
У Анны Ивановны не осталось наследников: дети умерли, внуков нет. А у племянницы двое детей, которые вырастут, будет нужен дом. На апелляции позволили событиям развиваться своим чередом: доложили суду волю доверителя и не вдавались в перипетии и нюансы семейных дел.
Суд оставил решение в силе, чему мы были ради: племянница нам понравилась. Не делала пакостей, не видела корысти: вела себя как могла, жила далеко и приезжать часто не могла, потому что у неё своя семья и дети.
После одного из разговоров сказала, что приглашала бабушку к себе жить, но та переезжать отказалась… потому что вся в обидах. Больше иски в суд не несли: остались довольны исходом дела, несмотря на неоднозначный результат, полагая, что тот оказался к пользе доверителя.
Квартира осталась в семье, на деле мы почти не заработали: все деньги пошли на ремонт машины, когда попали в аварию. Однажды, когда подвозили Анну, долго слушали о жизни в Германии. Она всё помнила! А мы так заслушались её речей, что попали в аварию, не заметив красный свет.
Столько боли было в словах. Потом мы её успокаивали, мол, всё хорошо. Все целы, живы, здоровы… обойдётся. Она вторила о том, как жила в коровнике и выполняла тяжёлую работу. Сложно было смотреть глазами людей, у которых девчушка находилась в положении рабыни.
Говорила, что немцев тоже обрабатывали – пропаганда работала на полную силу. Рефреном звучала мысль: «Хочу умереть в своей квартире». Мы переглядывались: «А что потом?», – её запросто могут облапошить, и завещание перепишет на кого угодно.
А между тем племянница была не столь уж и черства. Объяснять Анне Ивановне, что можно было заключить договор ренты с пожизненным иждивением, не стали – не смогла бы этого понять.
В её сознании жила простая неделимая истина: подарила (а юридически продала) квартиру племяннице, не взяв за это ни копейки, а та должна была быть благодарна и ухаживать.
Увы – это не так. Если нет тепла и любви, то и не будет и заботы. Из двух зол мы выбрали меньшее. Дай бог мужественной женщине здоровья и долгих лет.